Карина Орлова: Президент России Владимир Путин часто обвиняет США в стремлении к глобальному доминированию, экспансии и постоянному подминанию под себя остальных. Я цитирую его слова из статьи в итальянской газете La Stampa. На прошедшем в Хельсинки съезде вы стали руководителем общественно-политического оппозиционного движения Открытая Россия. А какой вы видите, теперь уже в качестве политика, сегодняшнюю роль США в мире и в отношениях с Россией, в частности? Как обстоят дела, и как, по-вашему, должно быть на самом деле?

Михаил Ходорковский: Я в любом случае вижу себя как общественно-политического деятеля, потому что не стремлюсь быть избранным куда-то. Я стремлюсь создать среду, способную привести к изменениям в России, которые мне кажутся правильными. С этой точки зрения, американское доминирование сегодня уже, естественно, совершенно не такое, как было 20 лет назад, и скорее представляет из себя некий островок стабильности. Крайне важно было бы, чтобы Америка не надорвалась, потому что если она в какой-то момент переменит свою роль, изменения в мире будут слишком быстрыми и драматическими. Я думаю, это никому, и уж тем более России, не надо. В отличие от Путина я рассматриваю Америку не как доминирующую державу, а как одну из глобальных сил. А ее влияние я расцениваю скорее как позитивный факт, придающий миру необходимую стабильность.

КО: А как вы считаете, Россия должна выстраивать свои отношения с США? Как Россия должна воспринимать Америку? Потому что сегодняшние отношения, очевидно, Кремль не устраивают.

МБХ: Нет, почему же, Россию очень устраивают нынешние взаимоотношения с Америкой. Для Кремля очень важен внешний враг: достаточно сильный, чтобы на него можно было все списывать, но и достаточно безопасный, чтобы не обращал внимания и не реагировал на нападки и провокации. Потому что, если, не дай Бог, отреагирует, то окажется, что предъявить-то Кремлю в этой борьбе особенно нечего.

Америка в этом качестве очень удобна для Кремля, поскольку Москва видела победителем выборов именно Хиллари Клинтон. Если бы она победила, то эта модель безопасного, но грозного врага была бы отстроена прекрасно. Но они прогадали, в том числе представляя Дональда Трампа куда большим другом России, чем он является на самом деле. И мне очень любопытно теперь понаблюдать, как они, после этих поздравительных аплодисментов Трампу в Госдуме, будут опять выставлять Америку главным врагом. Но я убежден, что пропагандисты с этим справятся.

КО: Вы, кстати, сами как думали, победит Клинтон или Трамп?

МБХ: Поскольку я наблюдал вблизи Брекзит, то, когда увидел в опросах небольшой перевес голосов в пользу Хиллари, понял, что выиграет Трамп. Ровно такая же ситуация была во время Брекзита в Великобритании. У противников выхода страны из ЕС был небольшой перевес, но электоральная база их оппонентов была более мобилизуема. Белые англо-саксонские протестанты — электоральная база Трампа — были более мобилизуемы, чем избиратели Клинтон. А когда социология показывает равенство, то очевидно, что победят первые. Но это, естественно, стало понятно в последние недели, до этого ситуация была неясной.

Дамир Марусич: Брекзит был для нас сюрпризом, но выборы в США стали настоящим шоком, революцией. Хотя, оглядываясь назад, наверное, не должны были. Глядя на Европу, последовательные успехи популистов во Франции, Италии, Венгрии и Нидерландах — это ведь что-то новое, часть более широкого паттерна. Недавно The Economist назвал Путина куда более точным олицетворением эпохи, чем Обаму. Что вы об этом думаете?

МБХ: А что происходило в последние годы в западном мире? Людей, лидеров стали заменять институты. Мы видим, что лидерство стало уходить. С одной стороны, это вроде бы хорошо, потому что институты вещь более предсказуемая, надежная и менее зависящая от одного человека. Институты настроены на то, чтобы отражать и продвигать мнения людей. Звучит замечательно, но на самом деле это ошибка.

Я всегда привожу такой пример. Если вы не дизайнер и не обладаете безупречным вкусом, то когда вас спросят, какие обои поклеить в комнате, вы окажетесь в затруднении. А если хороший дизайнер вам подберет обои, то вы посмотрите и скажете: «О! Это именно то, что я хотел». Люди не всегда способны выразить то, что им хочется; они ищут того человека или ту систему, которая им могла бы помочь. То есть наряду с институтами необходимо лидерство. А лидерство пропало. Традиционные партии на Западе, в том числе в США, перестали предлагать лидерство. Оно сейчас существует только по краям. И люди, которым недостает этого самого дизайнера, стали смотреть туда, где лидерство есть. Вот и результат.

ДМ: Сразу после американских выборов Маша Гессен опубликовала статью, опирающуюся на ее опыт наблюдений за приходом Путина к власти в России. В этой статье она призывает американских читателей отслеживать признаки ползучего авторитаризма во время президентского срока Трампа.

МБХ: Статью Гессен еще не читал, к сожалению, но прочту. Я бы не стал сравнивать горячее с круглым. Если продолжить пример про дизайнера, то здесь отличие заключается в том, что вы попадаете в тюрьму и вам говорят: «Нам абсолютно без разницы ваше мнение, вы будете носить вот это». В России мы имеем не лидерство. Путин не является лидером, он точно так же отражает мнение общества. Путин накапливает свой электоральный потенциал за счет того, что берет самые негативные эмоции у общества, отражает и усиливает их. Это не лидерство.

Лидерство — это когда ты, накопив электоральный потенциал, используешь его, чтобы двинуть общество в том направлении, в котором оно сегодня, может быть, еще и не готово идти, но в котором ему надо идти для развития. Вот этого Путин и не делает. И наоборот, это делает сегодня Ангела Меркель. Мы можем спорить, в правильном или неправильном направлении она идет, но у нее есть видение, она это видение предлагает и не боясь двигает Германию и всю Европу в том направлении, которое она считает правильным. Вот это лидерство.

ДМ: Но не кажется ли вам, что все, что вы сейчас рассказали про Путина, как раз приходит на Запад, а Меркель остается неким особняком в этой истории?

МБХ: Будучи человеком с бизнес-прошлым, я свято верю в тех людей, которые смогли стать лидерами в бизнесе. Трамп все-таки имеет неплохую историю взлетов и падений в бизнесе. Этот опыт доказывает, что внутренне он лидер. Конечно, я не знаю, сумеет ли он проявить эти качества на политической арене; бизнес и политика все-таки разные вещи. Но у меня не вызывает сомнения то, что у него есть какие-то собственные взгляды и что он попытается их продвинуть, хорошо это или плохо для американского общества. Я уверен, что он попытается стать именно лидером, а не зеркалом, отражающим общественное мнение. Этим приемом он пользовался только на этапе избирательной кампании. Сейчас мы увидим другого Трампа — лучшего или худшего, я не знаю, но точно другого.

КО: Упомянутая мною колонка Путина в La Stampa называется «Пришло время доверять России: общий фронт против террора». Как вы считаете, Западу стоит сегодня доверять России?

МБХ: Давайте все же будем делить, мы говорим о доверии России или доверии Кремлю и Путину. Россия, по замечательному высказыванию Столыпина, не меняется. Россия какая есть, такой в среднесрочной перспективе и будет. Если же мы говорим про Путина, то здесь есть очевидная проблема. Вот возьмем президента США. Если он подписывает какой-то международный договор, то он проходит одобрение в Конгрессе, затем будет иметь защиту в суде. И здесь есть независимая пресса, которая будет внимательно следить за всем, что делает президент. Если взять Россию, то никаких этих институтов, как системы сдержек в отношении Путина, не существует. Он может сегодня пообещать одно, а завтра сделать другое. В политике, как и бизнесе в целом, мы оцениваем не наши предположения о чьи-то желаниях, а возможности. Когда нам что-то пообещал президент США в виде закона, принятого Конгрессом и поддержанного Верховным Судом, это определенная гарантия. Если нам что-то пообещал президент России, мы знаем, что это никакая не гарантия, потому что никакой систему поддержки этого решения не существует.

Поэтому мой ответ на вопрос, стоит ли выстраивать с Путиным отношения — несомненно, стоит. Это реальность, никуда от этого не денешься. Стоит ли выстраивать стратегические отношения на долгие годы? Нет, я считаю, что только ситуативные. Шаг, следующий шаг, следующий шаг. А попытка заглянуть в будущее, имея дело с Путиным, приведет только к самообману.

КО: А в краткосрочной перспективе в каких сферах, вы считаете, с Путиным нужно сотрудничать?

МБХ: Во всех. Если мы говорим про борьбу с терроризмом, то есть два подхода. Первый: мы стратегически собираемся бороться с ИГИЛ, подписываем соответствующие международные отношения — это все полная чушь. «Ты сегодня бомбишь здесь и не бомбишь здесь, а мы бомбим здесь и не бомбим здесь» — а вот об этом с Путиным можно договориться. Это называется текущие договоренности.

КО: По вашему мнению, санкции против России эффективны как инструмент проведения переговоров?

МБХ: Я изначально высказывался против секторальных санкций, за что на меня разные люди обижались. Это неправильный подход, потому что тем самым экономический удар по Кремлю вы наносите не слишком сильный, а вот политический удар по оппонентам Кремля и самим себе наносите серьезный. Потому что они будут восприниматься как санкции против России в целом, а не конкретно против Кремля. Тем самым вы только укрепляете единство между Кремлем и обществом, а это самое главное, потому что без этого единства Кремль слаб.

К глубокому сожалению, у проблемы секторальных санкций вскрылась другая сторона, с которой мы сейчас сталкиваемся. Эти санкции оказались очень политически тяжелыми для Запада; очевидно, что долго продержать их не удастся. Снятие этих санкций Кремль преподнесет как свою победу, и это будет еще один политический ущерб для Запада.

Другое дело — персональные санкции, апологетом которых я тоже не являюсь. Но не потому, что я считаю, что эти люди этих санкций не заслуживают — конечно, заслуживают. Но не являясь гражданином ни одной из стран, вводящих эти санкции, я считаю себя не вправе просить иностранные государства вводить санкции против граждан моей страны. Мы их должны наказывать сами. Но если Запад по собственным соображениям не хочет приглашать к себе этих людей, не хочет хранить их деньги, потому что они ворованные, то я готов понять, почему Запад это делает. Я признаю и понимаю, что это оправданная позиция.

КО: Говоря о секторальных санкциях, вы имеете в виду, в том числе, и ограничение на кредитование банков?

МБХ: Да, совершенно верно.

КО: Но ведь глава ВТБ Костин год назад ездил в США просить деньги.

МБХ: Ну да, ездил, и что теперь? Смотрите, собирается руководство стран, где суммарно проживают 700 миллионов человек, обсуждает, принимает некоторые решения, ради того, чтобы Костин поклянчил деньги? Согласитесь, это смешно.

КО: Но выходит, что у Кремля нет денег даже на столь незначительного персонажа, как Костин и его банк.

МБХ: Все равно это смешно: замах на рубль, удар на копейку. А навстречу мы получаем ситуацию, когда Кремль говорит, что это антироссийские санкции. Когда вводили эти санкции, я ведь им говорил: «Ребята, ну хотя бы не называйте их санкциями против России, а называете санкциями против Кремля». Но даже этого не смогли сделать! И в результате получили политическое единство между Кремлем и обществом. А с точки зрения финансового дефицита, сопоставьте масштаб этих санкций — около 30 миллиардов долларов недополученного финансирования — и потери от падения цен на нефть. Разница раз в десять. Несопоставимо.

ДМ: Высокие цены на нефть, которые принесли России процветание в 2000-е годы, остались в прошлом и вряд ли в ближайшее время вернутся к тем показателям. У вас имеется опыт работы в нефтяной сфере. Каким образом вы бы сбалансировали экономику России, чтобы поставить страну на путь устойчивого долгосрочного развития?

МБХ: Во-первых, вы должны понимать, что те деньги, которые Россия получила от сверхвысоких цен на нефть, были бессмысленно потрачены. Даже не украдены, а бессмысленно потрачены.

КО: Как однажды сказал Навальный: «В России на один украденный рубль приходится пять про…ных».

МБХ: Без всякого сомнения. Эти деньги стране все равно ничего не принесли. Я всегда цитирую очень простую статистику. Какую долю ВВП России составляют нефть, нефтепродукты и газ? 10%. А розничная торговля? Около 40%. Какова доля доходов от продажи нефти и газа в консолидированном бюджете? 23%, и большая часть из них не зависит от мировых цен на нефть, потому что приходится на внутреннее потребление. Поэтому когда мы говорим о направлении развития России, то очевидно, что нефть и газ к этому никакого отношения не имеют.

Развитие страны должно в первую очередь базироваться на развитии инфраструктуры, ЖКХ. Это самое главное. Далее постепенно мы должны наращивать производство в той сфере, где мы конкурентоспособны. И это малосерийное производство. Обогнать другие страны в сфере конвейерного производства мы не способны, у нас менталитет для этого не подходит. Выйти на то, чтобы наука у нас создавала основную добавленную стоимость — это для нас многие десятилетия, и на этом месте уже прочно обосновалась Америка. Значит, нам остается малосерийное производство, новое ремесленничество, как обозначил Владимир Буковский, когда мы с ним эту тему обсуждали.

Представьте, что вся одежда на человеке может стоить 100 условных единиц, а какая-нибудь одна деталь оцениваться в 500. Сегодня практически каждый может позволить себе какую-нибудь индивидуализирующую вещь, и спрос на эти вещи будет только расти. Такое производство очень подходит под российский менталитет. Мы это можем делать. Если мы говорим, что это наш путь, мы совершенно не подразумеваем, что 100% населения будет этим заниматься. Нет, речь идет об акценте. 15% общества могли бы этим заниматься. Все остальные бы занимались как и везде — кто-то строит дороги, кто-то производит сельскохозяйственную продукцию, кто-то обслуживает дома, и так далее.

КО: Возвращаясь к санкциям, а точнее к причинам, по которым они в первую очередь были введены — каким вы видите разрешение конфликта в Донбассе? Может ли это случиться еще при Путине?

МБХ: Я считаю, что задача, которую Путин ставил перед собой, начиная конфликт в Донбассе, — это обеспечить свое право вето на внешнеполитическую деятельность правительства Украины. И на сегодняшний день достигнуть этого он может двумя способами: либо с помощью открытой границы, когда вся Украина становится некой серой зоной и ограничивается в своих внешнеполитических действиях, либо с помощью Минских соглашений, когда Донецк и Луганск, де-факто финансируемые и контролируемые Кремлем, будут иметь конституционное право вето. Вот эту задачу он решает, и других перед ним не стоит. Если эта задача будет решена, то острая вооруженная фаза конфликта будет прекращена. Но согласится ли на это украинское общество, я, естественно, сказать не могу.

КО: А если украинское общество не согласится, то разрешить ситуацию при Путине невозможно?

МБХ: Украинское общество должно будет либо обеспечить взятие под контроль этих территорий, либо согласиться. Третьего не надо.

ДМ: Учитывая нынешние политические реалии, Западу будет все труднее полностью поддерживать Украину.

МБХ: Да, я думаю, что поддержка со стороны Запада будет минимальной, поэтому украинское общество должно будет решать для себя, на что оно готово, а на что нет.

ДМ: Вы ранее упомянули, что Кремлю нужен враг. Но если Запад сейчас откажется от поддержки Украины, а Трамп постарается дружить с Кремлем, как отреагирует Путин?

МБХ: Для Путина наличие внешнего врага является более важным, чем те плюсы, которые он мог бы получить от сотрудничества. И я предполагаю, что в течение года позиция внешнего врага будет восстановлена. Я в них не сомневаюсь.

КО: Некоторые члены Открытой России, включая тех, кто избран в Совет движения, имеют спорные соображения по поводу аннексии Крыма. В частности, один из них писал в твиттере, что Крым принадлежит России, еще даже до его аннексии, в разгар Майдана. У вас есть собственное мнение на этот счет. А поскольку Открытая Россия пропагандирует демократические ценности, что, по вашему мнению, должен сделать демократически избранный президент России в отношении Крыма?

МБХ: Я много раз в дискуссиях на эту тему предлагал оппонентам поставить себя во главе этого виртуального демократического правительства и подумать, что бы они сделали в этой ситуации. И не надо рассказывать, что мнение российского общества по вопросу Крыма сфальсифицировано. Мы проверяли собственной социологией, оно не слишком фальсифицировано. Оно такое, какое оно есть.

КО: Вы, как правило, отвечая на этот вопрос, ссылаетесь на общественное мнение и говорите, что «только диктатор может отменить решение по Крыму». Я согласна с вами, что сегодня большинство россиян хотят видеть Крым частью России. А как насчет 2011-го или 2012 года? Думал ли кто-нибудь о том, что Крым должен быть частью России, четыре или пять лет назад? На этот счет нет результатов социологических опросов. И мы знаем, что нынешнее общественное мнение было сформировано государственной пропагандой. Поэтому вопрос, может ли будущее либеральное правительство опираться на общественное мнение, сформированное пропагандистами прежней власти?

МБХ: Согласен, ту позицию нельзя считать легально приобретенной. Но сегодня она такая, какая есть. Что делать в этой ситуации?

ДМ: Но вы сами говорили про лидерство. Разве это не тот самый случай?

МБХ: Итак, мы с вами пришли к выводу, что надо прийти к обществу и убедить его в том, что надо делать. И моя экспертная оценка, как одного из потенциальных лидеров, заключается в том, что я смогу убедить общество в необходимости компромисса с Украиной. Но я не смогу убедить общество, как некоторые предлагают, отдать Крым и заплатить контрибуцию. Если вы считаете, что кто-то может это сделать, то пусть он и становится лидером.

КО: А почему не попытаться? Потому что на кону будет стоять политическая карьера?

МБХ: Задача не так стоит. Вы не можете стать главой государства, если придете к обществу с позицией, которую оно не принимает. Поэтому я иду к обществу с позицией «ребята, голосуйте не за меня, а за тех людей, которых я поддерживаю, и мы найдем компромисс по этому вопросу». С этой позицией я готов обратиться к обществу. Я понимаю, как я смогу его убедить. И я считаю, что человек с такой позицией может победить. Вы считаете, что есть такой человек, который может обратиться к обществу и сказать ему «Я отдам Крым, я заплачу компенсацию», и общество этого человека изберет. А я считаю, что человек с такой повесткой не сможет победить на выборах.

КО: А какой компромисс вы бы предложили?

МБХ: Это сложный вопрос со множеством вариантов, и одним из них я считаю автономизацию. Программа, которую продвигает Открытая Россия, заключается в том, что мы должны в целом увеличивать полномочия местного самоуправления. Это по всей стране должно происходить, и в случае с Крымом мы можем делать это опережающими темпами. И если Крым становится автономной территорий, в которой местное самоуправление получает максимально возможные полномочия, на этой базе уже можно договариваться с Украиной в контексте модели Гонконга или какого-то иного варианта. Но дать полноценную модель я сейчас не готов, потому что она имеет двухсторонний подход — с одной стороны, то, что примет российское общество, и, с другой стороны, то, что примет украинское общество. А мнение некоторых, что украинское общество ничего, кроме безусловной отдачи, не примет, — ну это чушь собачья. У меня много знакомых среди украинцев, и там совсем не фанатики живут. Это люди, которые понимают нынешние реалии и которые готовы их признавать, отстаивая при этом свои интересы. Я убежден, что два общества, украинское и российское, найдут компромисс, в отличие от украинских и российских радикалов.

КО: Открытая Россия заявляет, что не будет бороться с режимом напрямую, потому что режим сам себя уничтожит. Какие признаки этого уничтожения вы видите сегодня?

МБХ: Знаете, когда министра арестовывают за взятку, это еще ладно, тем более, что взятку он, похоже, не брал. Но когда, пусть и согласно слухам, оказывается, что десятки федеральных чиновников по сути дела получают в нефтяной компании вторую зарплату, это уже явно говорит о том, что в режиме функционирования что-то не так.

Ну а если говорить о более объективных показателях, то в России уже больше двух лет падает уровень жизни населения. Я в США встречался с коллегами, и они, ссылаясь на некоторых экономистов, говорят, что Путин успешно справляется с экономическими трудностями. А я им говорю: «Послушайте, если бы в Америке понизили на 20% уровень жизни людей, это бы здесь как назвали: успешным преодолением финансовых трудностей или финансовой катастрофой?»

КО: Каковы, по-вашему, сильные и слабые стороны путинского режима?

МБХ: Сильная сторона в том, что режим позволяет эффективно мобилизовать ресурсы на решение какой-то одной-двух проблем. Сильной стороной является и то, что режим умеет пропагандистски очень четко обеспечивать концентрацию ресурсов. Слабой стороной является то, что рассказ о вертикали власти на самом деле не более, чем миф. Страна не управляется как единое целое. В стране полностью разрушены институты, соответственно, она управляется группой, причем не объединенной группой, силовиков и региональных баронов. Единого политико-правового пространства в стране не существует. Это приводит к тем темпам экономического роста, которые мы видим. И к тому, что невозможно создавать современную продукцию, потому что сложные технологические цепочки не выстраиваются при такой системе, потому что отсутствует единое правовое и законодательное поле. Невозможно развивать малый и средний бизнес при такой ситуации, потому что отсутствуют точки разрешения конфликтов, приближенные к этим бизнес-единицам. Ты либо имеешь крышу в Москве или на региональном уровне, либо ты не можешь вести бизнес. Но чтобы иметь крышу в Москве, надо быть достаточно крупным, потому что под малый бизнес это не работает, либо надо быть незаметным, то есть не получать прибыль, а это тоже не бизнес. Вот слабая сторона режима. То, что сегодня в стране системно падает уровень образования и качество научных школ, то, что сегодня в стране падает производство технологической продукции, это не случайность, это имманентно присуще данному типу режима. Вертикали власти нету, страна не управляется на самом деле.

ДМ: Каковы сильные и слабые стороны российской оппозиции?

МБХ: В России слабая оппозиция. К сожалению, мы не создали на сегодняшний день достаточно возможностей для того, чтобы достучаться до широких слоев общества. У нас достаточно узкий круг людей, с которыми мы способны работать. И тем не менее надо продолжать работать с этим узким кругом, потому что в момент слома режима, как в перенасыщенном растворе, начнется очень быстрый рост этого кристалла. И нам надо эту затравку сохранить.

КО: Когда я думаю о будущем России, я понимаю, что страна могла бы стать заложником своей собственной территории и истории. С одной стороны, имея такую огромную территорию, Россия не может быть одновременно унитарным и демократическим государством. Вне зависимости от того, что написано в Конституции, Россия даже не близка к федерации. Настоящая федерация с такой большой территорией не может быть создана в наше время. Она может существовать только в странах с сильными традициями и институтами, таких как США. Какой вы видите идеальную систему государственного устройства для России?

МБХ: Согласен, Россия еще и не унитарное государство, но и не федерация. В принципе, я сторонник парламентской модели управления страны. Но я думаю, что в одну итерацию мы к ней не придем, потому что народ сильно настроен на лидерство и не откажется от всенародного избрания президента. Всенародно избранный президент, что ни записывай в Конституции, все равно будет сильной политической фигурой. Таким образом, на первоначальном этапе мы обречены на то, чтобы перейти от республики к парламентско-президентской республике.

Если мы говорим про государственное устройство, то речь должна идти о реальной федерации, но при этом я являюсь сторонником сильного местного самоуправления. Это та модель, которую нам предлагает Европа. Потому что для гигантских российских территорий даже область или край — это слишком большая единица. Хорошо работает власть, которая находится от человека в дневной доступности. С учетом российских реалий это 60-100 километров. То есть нам нужно укреплять местные органы власти. Я считаю, что передача именно им основных полномочий позволит взрывным образом увеличить количество малого и среднего бизнеса и радикально изменить качество жизни людей. А так в целом, конечно, это федеративная модель.

ДМ: Какова стратегия Открытой России на следующих выборах президента России?

МБХ: Если не будет никаких драматических изменений, то мы будем придерживаться стратегии, принятой на предыдущем этапе. Если Навального пустят на выборы, мы поддержим его. Если Навального не пустят, но пустят какого-то другого демократического кандидата, мы поддержим его. Если никого не пустят, то в этом случае мы будем искать другую модель участия в выборах. Но без сомнения, даже если эти выборы не являются выборами на самом деле, а являются неким политическим действом, мы все равно обязаны в них участвовать, потому что это дает возможность обратиться к людям и предъявить им альтернативу, показать, что у них есть возможность продемонстрировать власти свое к ней отношение. Есть куча вариантов, вплоть до того, что призывать вписывать в бюллетень незарегистрированного кандидата.

КО: Если вам удастся безопасно вернуться в Россию, каким вы видите свое политическое будущее?

МБХ: Я уже говорил, что не стремлюсь избираться на какие-то высшие государственные посты. Я считаю, что та роль, которую я мог бы сыграть — это участие в переходном периоде, который по нашим расчетам займет 24 месяца, от момента падения нынешнего режима и до момента, когда будут подготовлены и проведены первые честные выборы. Это период проведения конституционной реформы и антикризисных мероприятий. В этот момент я был бы готов поучаствовать в работе такого органа власти, который будет создан. В какой роли? В той, в которой будет необходимо. Дальше я бы хотел заниматься другими интересующими меня вещами.